Планета вертится, круглая, круглая
Трагическая семейная фреска разворачивается на протяжении двух часов двадцати минут и вмещает более полувека истории – от расцвета Belle Époque до середины 1950-х, когда Европа приходила в себя после апокалипсиса Холокоста и Второй мировой.
Леопольдштадт – еврейский квартал Вены, где живёт семья Мерцев, большая и дружная, несмотря на вавилонское смешение интересов и религий: супружеские узы давно породнили иудеев, протестантов и католиков. Герман Мерц (Евгений Редько) – фабрикант, его шурин Людвиг (Александр Доронин) – математик; одного волнует текстиль, другого – гипотеза Римана, но все говорят на одном языке, и будущее выглядит надёжным и безопасным. Наступает 1900-й год, у Мерцев царит новогодний переполох. Ещё жива старейшина – «всеобщая бабушка» Эмилия Мерц (Лариса Гребенщикова); дети суетятся вокруг ёлки – малыш находит в коробке игрушек шестиконечную звезду и норовит взгромоздить её на верхушку: «бедный ребёнок – ему устроили крестины и обрезание на одной неделе». Здесь обсуждают крайнюю плоть, перспективу создания еврейского государстве на Мадагаскаре и летнюю поездку на Всемирную выставку в Париж; ребятня соперничает за право облизать ложку с кремом для торта; жена Германа Гретль (Виктория Тиханская) поддаётся на уговоры заскучавшей в девичестве сестрицы Людвига Ханны (Дарья Семёнова) и соглашается – за компанию – пойти на свидание с бравым кавалеристом Фрицем (Даниил Шперлинг). У этого вроде бы случайного события будут серьёзные последствия;
да и нет в тексте «Леопольдштадта» ничего случайного, каким бы эскизным экспромтом ни казалась круговерть первой, новогодней части.
Слов и героев – не счесть; Стоппард, начинающий пьесу залпом диалогов, и Бородин, его главный российский интерпретатор, автор эталонных сценических версий «Берега утопии» и Rock'n'roll’а, предлагают окунуться в бойкий семейный омут с головой. Не декоративный, но смысловой элемент – бесконечное вращение круга рамтовской сцены, на которой построена декорация гостиной, аскетичная и лабильная, способная к превращениям из домашнего очага (как в «Фанни и Александре» Ингмара Бергмана – краду ассоциацию у Алёны Карась) в руины: сценография спектакля придумана Станиславом Бенедиктовым и завершена после его смерти Виктором Архиповым и Лилией Баишевой.
Движение по кругу позволяет оказаться везде и сразу; создаёт иллюзию синхронного присутствия прошлого, настоящего и будущего;
отменяет прогресс – годы надежд с тоскливой предопределённостью сменяются тёмными временами. Опоры нет даже в точных науках: математик Людвиг закончит безумием. В спектакле нет прямых отсылок к современности (в отличие от предыдущего театрального эпоса Бородина «Душа моя Павел»), но настроение – мрачное, тревожное – из сегодняшнего дня.
«Леопольдштадт» – мировой хит; год назад проект TheatreHD выпускал в кинотеатрах британскую постановку Патрика Марбера, сегодня с аншлагами идущую на Бродвее. Успех удивителен: в конце концов, ничего нового Стоппард в сложной, разговорной и малособытийной, пьесе не сообщает. К театральным новациям текст не располагает: и Марбер, и Бородин следуют за автором и создают традиционный, старомодно повествовательный театр.
Впрочем, тут консерватизм – не архаичен, но осмыслен;
к нему располагают (и они же влекут зрителей) романный жанр и интонация Стоппарда. Для него пьеса – выстраданное личное высказывание, дань памяти собственному прошлому: только в 1990-е годы драматург узнал о своих еврейских корнях и гибели родных в концлагерях. Фигура Лео (Иван Юров), ставшего британцем, благодаря счастливому браку матери (Александра Розовская) с английским журналистом Перси (Максим Керин) – автобиографична.
Сага о крахе счастливой семьи торжественно безысходна – как и полагается трагедии. В версии Бородина по-настоящему страшен предфинальный, датированный 1938-м, годом аншлюса и Хрустальной ночи, эпизод, в котором нацистская мразь, требующая называть себя «доктором», реквизирует имущество Мерцев. Величественен и жуток эпилог, в котором на сцене оказываются все Мерцы – и почти все, за исключением троих, уходят в закулисную бездну, когда неумолимый голос называет причину их смерти.
Маленький Хейни бежит радостно, вприпрыжку: мы знаем, что к печам Аушвица, он – нет.
Это жестокий, но и прекрасный режиссёрский ход; жест стоика, допускающий возможность радости даже для тех, кто обладает неутешительным знанием об исходе всего и вся.
Премьера спектакля состоялась в рамках Открытого фестиваля искусств «Черешневый лес»
